У Николая Колосова – паренька из подмосковной деревни – было достаточно причин, чтобы презирать на советскую власть. Отца-священника то и дело арестовывали. В ссылках он провел в общей сложности шестнадцать лет. Большая семья по долгу оставалась без кормильца. В конце концов служить ему вообще запретили. Самого Николая несколько раз исключали из школы как «поповского сына». Милиция отказывала ему в прописке там, где его брали псаломщиком. Но когда напал внешний враг, он, не минуты не колеблясь, встал в ряды защитников Отечества. И воевал не за страх, а за совесть. Николай защищал не политический режим того времени, а родную страну, любовь к которой веками прививала своей пастве Русская Православная Церковь. После войны стал священником. Ровно полвека отец Николай Колосов прослужил в московском храме Рижоположения на Донской улице. Вышел за штат совсем недавно. Отец Николай – митрофорный протоиерей. Награжден орденом Отечественной войны, боевыми медалями, а также пятью церковными орденами.
***
Жизнь часто ставила Николая Колосова перед драматическим выбором. Но веры Христовой он не предал ни при каких обстоятельствах.
- На фронте, - рассказывает отец Николай, - пришел ко мне политрук полка и спросил: «Ты почему не партийный?» А я был сержантом, командиром зенитного пулеметного отделения. Отвечаю: «Некогда было об этом подумать». – «А ты подумай. Я еще приду». И действительно пришел. Тогда я говорю: «Знаешь что, милый мой, ты с этим не ходи ко мне больше. Я какой есть, такой и умру. Вот мой пулемет, вот моя земля, вот мой расчет. Позади Москва, я ее люблю. Умру, а немца сюда не пущу. Я в Бога верю и не только верю, но и люблю Господа. Поэтому не могу я быть партийным». А он мне и говорит: «Вера членству в партии не мешает». «О, нет, - отвечаю, - у вас там записано, что коммунист должен вести антирелигиозную пропаганду. Двоедушным я быть не могу». Тогда он подумал, пожал руку, сказал: «Молодец!» и ушел. Больше никто никогда не уговаривал меня вступить в партию.
- А до этого разговора знали, что вы верующий?
- Знать не знали, скорее догадывались. Однажды ко мне подошел солдат из моего расчета, москвич. Подал мне руку и сказал: «Коля, спасибо тебе!» Может быть, только благодаря тебе мы еще и живы».
- Откуда вы ушли на войну?
- Из Москвы. В моем военном билете было вклеено предписание, в котором говорилось, что по объявлении мобилизации, я обязан явиться в свою часть. А часть моя находилась в районе Кунцева. Туда я и пришел пешком на второй день войны к шести утра.
- А жили вы где?
На Донской улице, в общежитии, неподалеку от завода «Красный пролетарий», на котором я работал с 1939 года. Туда мне помогли устроиться знакомые. Надо было где-то деньги зарабатывать. Стал я руководителем бригады по уборке цехов. Вскоре узнал, что рядом находится действующая церковь Ризоположения. Я сразу полюбил этот храм, начал там петь и читать. Опыт у меня уже был – я служил псаломщиком в нескольких храмах Подмосковья. Владыка Иоанн (впоследствии митрополит Киевский) посвятил меня в стихарь в храме Воскресения Словущего на Успенском вражке.
- Знал ли кто-нибудь на заводе, что вы ходите в церковь?
-Кое-кто знал. Друга Ваню я предупредил: «Если придут брат или сестра, а я буду в храме, скажи, что я в своей». «Своя» - так я называл полюбившуюся мне церковь. Ребята спрашивали Ваню: «Что за своя такая, куда он ходит?» Друг отвечал: «Да, это кинотеатр, который он полюбил и называет «своя».
А 31 декабря 1940 года я прямо сказал ребятам из бригады: «Прежде чем идти Новый год встречать, давайте отстоим, молебен в церкви, в Теплом переулке». В этом храме новогодний молебен служили в одиннадцать вечера. Отстояли, а потом встретили Новый год, первый год войны. И никто меня не выдал.
- Как вы узнали, что началась война?
- В субботу 21 июня 1941 года, мастер сказал мне: «Поработай в выходной, а то у нас план горит». Прихожу утром 22 на работу. Меня сразу удивило, что все начальство на месте, спрашиваю: «Что такое?» Говорят: «Ладно, ладно, работай». Через некоторое время всех вызвали к начальнику в кабинет и объявили, что началась война. А когда я пришел в свою часть, мне выдали обмундирование, противогаз, винтовку, пару гранат. И назначили связным. Это была часть аэростатов заграждения. На меня возложили обязанность носить служебные пакеты в штаб дивизии и обратно. Частенько попадал под бомбежку. Присядешь где-нибудь за бугорком и пережидаешь налет. Под Москвой я пробыл до зимы 1942 года, пока немцев не отогнали.
Потом мы оказались в составе зенитной дивизии резерва Верховного Главнокомандования. До войны я в армии не служил. Меня не брали как сына священника – призывали только на учебные сборы вместе с детьми так называемых кулаков и подкулачников. Учить толком ничему не учили. Только гоняли, что есть силы, муштровали, заставляли ложиться лицом в грязь. На фронте меня подучили, дали зенитный пулемет.
- В каких боях вам довелось участвовать?
- Первый раз наша дивизия показала себя в деле во время боев в Тульской области. Немецкие самолеты привыкли летать чуть не по головам у наших солдат. Мы этому положили конец. Появившись в районе боев неожиданно для немцев, наши зенитчики сразу сбили восемь самолетов противника. Потом немецкие летчики старались летать как можно выше, чтобы самолетов не было видно, и сбрасывали бомбы куда попало.
В 1943 году наша дивизия участвовала в прорыве вражеских позиций на линии Болохово-Мценск. Когда мы переезжали Оку по понтонным мостам, я увидел, что вода в реке окрасилась кровью. Повсюду тела убитых и раненых. В воздухе – сплошной стон. Стонут люди, стонут лошади. Я подумал тогда: «А еще говорят, что ада нет. Вот он, ад».
Погнали мы немцев. Заняли Болохово, Мценск. К нам в церковь Ризоположения после войны приходили верующие из Болохова. Я им говорил: «Ваш город – это сплошные бугры и ямы». Они отвечали: «Правильно, батюшка. А откуда вы знаете?» - «Как мне не знать, я там воевал». С боями дошли до Карачева. Мы этот город освобождали. Нашей дивизии присвоили звание гвардейской Карачевской.
Потом мы стояли на реке Сож в Смоленской области. Охраняли переправу. Там был со мной такой случай. Спать приходилось мало. А тут как-то днем задремал. Вижу сон. Небольшая комната, в переднем углу лежит старший брат, убитый под Вязьмой в 1942 году. Лежит на белой кровати, накрыт белым. Останавливаюсь на пороге, а он зовет меня: «Иди ко мне, иди ко мне, иди ко мне». И пальцем манит. С противоположной стороны открывается дверь, входит мама во всем черном, строго-строго на меня смотрит, грозит пальцем и говорит: «Не ходи, не ходи, не ходи!»
Вечером один наш парнишка развел огонь, чтобы посушить портянки. Я ему говорю: «Ты что делаешь? Сейчас немцы на твой огонек прилетят» А он недоволен: «Вот какой, портянки не дает просушить». Я огонь затоптал, он снова развел. Не успел я отойти в сторону, как слышу -летит бомба. Отбежал, лег под свой пулемет. Бомба попала в сосну и вместе с громадным суком полетела прямо на меня. «Ну, думаю, конец». Слава Богу, она врезалась в обочину. Немцы сбросили тогда на нас шесть бомб. Пятерых ребят убило. Шестому оторвало половину ступни. Вот вам и сон. «Не ходи, не ходи, не ходи!» Ранило меня позже.
- Где это было?
В районе Белостока в Польше. В августе 1944 года наши войска очень близко подошли к немецким позициям. Противник открыл беглый минометный огонь. Что делать? Машины с зенитными пулеметами мы поставили, а стрелять нечем. Даю команду: «Идти за снарядами!» Мой заместитель говорит: «Ты с ума сошел, нас перебьют». Отвечаю: «Мы не у тещи в гостях. Идет война». Пополз за снарядами сам. Притащил два ящика и думаю: «Мало». Пополз снова. Взял еще два ящика, возвращаюсь. Чуть-чуть не дополз, и тут меня ударило осколком в колено. Как огнем обожгло. Схватил себя за колено и вижу – полная горсть крови.
Отвезли меня в полевой госпиталь, который располагался в белорусской деревни. Легкораненых старались быстрее подлечить и вернуть в строй. А тяжелым – никакого внимания. Немцы каждый день бомбят. Няньки, врачи разбегутся, а мы лежим. Или сами помрем, или под бомбами погибнем.
Пролежал я недели две, толку никакого. В один прекрасный день слышу – полуторка за окном тарахтит. Опять приехали за сидячими и ходячими. Прошу сестру: «Дайте мне большой бинт». – «Зачем»? – «Чтобы закрепить ногу и хоть поползать немного, ведь у меня пролежни ». Добрался я до порога, выполз в коридор, оттуда на улицу. У забора стояли наши солдаты и местные жители. Белорусы говорили: «Зачем вы пришли?». Наши отвечали: «Как зачем, вас освобождать». – «А мы вас не звали. Ваша советская власть и ваши колхозы – совхозы нам не нужны». Слушал я слушал и говорю: «Ребятки, хватит вам спорить. Лучше положите меня на полуторку». Подняли они меня и уложили на ящики. Врач прибежала, рассердилась, велела меня снять. Но ничего у нее не вышло. Так попал я в бобруйский госпиталь. Там мне сделали первую операцию. А вторую – в Могилеве. Шесть месяцев я пролежал в постели. Пришлось заново учиться ходить – на костылях.
- А что было дальше?
- Выписали меня, привезли в Москву. Первое время жил у брата. Отлеживался. Через месяц стал ходить понемножку. Решил пойти на свой завод. Встретили меня прекрасно. Начальник распорядился выдать мне деньги и новенький костюм. Говорит: «Приходи к нам, мы тебя учиться пошлем». Приезжаю к брату. Сели за чай вместе с мамой. Я ей все рассказал. Она спросила: «Что решил, пойдешь на завод»? Я ответил: «Нет, я думаю поступить в Духовную семинарию».
- Когда у вас появилось желание стать священником? Во время войны?
- Нет, намного раньше. Был у меня друг в сельской школе. Парнишка из хорошей крестьянской семьи. Отец его пел в церковном хоре. Как-то друг мой спросил: «Кем ты будешь»? А я ему и ответил: «Буду батюшкой». Учился я тогда в четвертом классе…
- Вы поступили в семинарию с первой же попытки?
- Да, сразу же после войны. Собрался с силами, поехал в Новодевичий монастырь к ректору профессору Савинскому. Он спросил: «Как же вы будете учиться – на костылях?»
- «Я их со временем брошу, буду с палочкой ходить». Ректор сказал: «Пишите прошение». А я его уже написал – оно у меня с собой было. «Если вас допустят к экзаменам, мы пришлем вам открытку», - сказал ректор. Через две недели открытка пришла. Начал я сдавать экзамены. Книги для подготовки у меня были. Да и по своей прежней службе я кое-что знал. Экзамены выдержал. По правде говоря, учиться мне было очень тяжело. Пройти такую войну, пройти такую войну, сущий ад, отлежать в госпиталях и потом сесть за семинарскую скамью – дело невероятно трудное. Раздается звонок, лекция кончилась, ребята выходят в коридор. А я пока встану, костыли возьму, до двери доковыляю, звонок опять звенит – на следующую лекцию. Но все же Господь дал мне силы завершить образование и сподобил меня стать священником. Накануне Петрова дня 1948 года епископ Можайский Макарий рукоположил меня во диакона, а в самый праздник – в иерея. С тех пор я и служил в своем любимом храме Ризоположения. В этом храме была кафедра Владыки Макария. При нем я прослужил 12 лет.
При Хрущеве сильно притесняли. Почти как в 30-е годы. Налогами совсем замучили. Хотели даже описать мое имущество. Пришел уполномоченный, а ему говорят: «Вот его тумбочка, вот его койка, описывайте». Тот постоял, постоял и ушел. Пытался я как-то усовестить инспектора райфинотдела: «Я инвалид, мне такую сумму трудно заработать. Если бы из вашей зарплаты вычитали столько, вы бы по-другому заговорили». А она сказала: «Возьмите и уйдите из церкви». «Как вы можете предлагать мене такое? – ответил я. - Это мое дело, моя жизнь, я с этим родился».
Чего только я не повидал за 50 лет служения. Помню: иду к Пасхальной заутрени, а со стороны райисполкома к церкви направляется компания молодежи с гитарами и гармошкой. Впереди женщина в красном с флажком в руке. Поравнялись они с храмом и запели: «Не надо нам монахов, не надо нам попов, мы на небо залезем, разгоним всех богов». Это в 60-е годы. Но с Божией помощью все побороли, все одолели…
Вячеслав Васьков, специально для Московского Церковного вестника №7, 2001г.
